Почему никто не останавливал злобных родителей в позднем СССР, почему так расцвела защита всяких подлецов и негодяев в период разложения страны, почему мы предали своих соотечественников, оставшихся за пределами наших нынешних границ, да и внутри них (Чечня)?
Потому что старая идеология уже не работает, а новая целостная идеология еще не выработана. Необходимо огромное напряжение сил для строительства новой идеологии, но трудности этого пути столь велики и столь пугающие, что общество должно пройти через период реставрации, через период вымирания в своей безнадежной попытке восстановить устаревшие ценности (старой России) и/или чуждые и тоже отжившие ценности (Запада).
Лишь увидев неизбежность работы по преодолению идеологических трудностей, и сравнив эти трудности с трудностями жизни по лжи, люди решатся на кропотливое и долгое создание новых ценностей. Усталость от кровавого этапа революции, усталость от защиты страны против пытавшихся истребить Россию армий Запада, усталость от незрелости новизны, приход к власти поколения без опор мешает людям сразу перейти к следующему этапу.
Установки общества во многом становятся нелепыми, но и отказаться от них страшно из-за отсутствия замены, ведь создание новой идеологии - огромная работа. В такой ситуации развитие новой идеологии невозможно из-за страха перед трудностями, а развитие на базе старой идеологии невозможно из-за неуместности этой старой идеологии.
Возникает противоречие между непониманием установок общества и необходимостью их сохранения. Альтернативы им пока еще нет, а общество стремится избежать своего разрушения. Поэтому поддержание общества начинает включать в себя насильственное навязывание устаревших догм при невозможности их развития и невозможности понять смысл этих догм в новых условиях. В более выгодном положении оказывается не тот, кто приносит больше пользы обществу, а тот, кто навязывает устаревшие догмы. Да и само целостное представление о пользе для общества разлагается и заменяется набором устаревших догм.
Изначально догмы общества нужны для удобства подавляющего большинства людей. Когда идеология не устарела, то такое назначение догм осознается. Догмы применимы к большинству стандартных ситуаций, но если ситуация выпадает из стандартного ряда и требует отказа от применения к ней догм, то так и делается. Другое дело - ситуация разрушающейся идеологии. В этой ситуации нет действительного понимания ценностей, и отклонение от догм в таком обществе становится предосудительным независимо от уместности догмы для данного конкретного случая.
Уместность догмы в конкретном случае нечем проверить в разрушающейся идеологии. Поэтому догмы становятся насильственными. Догмы в новых условиях оказываются неприменимы к большинству конкретных ситуаций, они уже и догмами-то быть не должны, потому что неуместны даже для большинства случаев, но их продолжают внедрять и вдалбливать. Вот так развивалась ситуация в позднем СССР.
Если во вдалбливании есть признаки внедрения догм, а само данное вдалбливание не осуждается устаревшими догмами, то вдалбливание одобряется. Начинает господствовать принцип: "Сильный имеет право бить слабого. Слабый не вправе жаловаться". "Сильному" садисту надо лишь осуществлять свой садизм во имя каких-то устаревших догм и он может чувствовать себя в безопасности от мер воздействия со стороны общества.
Общество в основе своей становится садистским, и садисты это чувствуют и пользуются этим. Возмущение садистом становится - косвенно - возмущением устройством общества. Поразительно, но садист на этом этапе разложения общества оказывается "столпом общественного порядка", и масса народа с пеной у рта бегут на его защиту.
Специально обращу внимание, что в данной главе я говорю о садизме запредельных требований по отношению к своим, а не чужим. Если перед тобой смертельный враг, то иногда нужно предъявить ему запредельные требования. Сдохнет он от них или нет - не имеет никакого значения. Если ты не сможешь вырвать у него информацию, например, где находятся заложники, какие планы у террористов, то вот это - действительно плохо, а будет жить он сам или нет - это лишь вопрос того, что нам удобнее. Вот про проблемы внутри общества, про проблемы во взаимоотношениях людей, которые в нормальном обществе должны помогать друг другу, я и говорю в данной главе.
В детстве у меня в какой-то момент сложилось искреннее впечатление, что переламывание через колено - суть воспитания. Что надо заставлять людей делать именно то, что им неприятно. И, замечу, что далеко не одна сволочь мама укладывалась в это мое впечатление. Изрядная доля бессмысленной принудиловки в школе, требование "не рассуждать" о "святом", оскорбления учеников со стороны некоторых учителей на глазах всего класса без всякого оскорбления со стороны ученика и т.д. Позже стало известно всему обществу о дедовщине в армии, я узнал о практике "вызова на ковер" и унижениях сотрудников со стороны начальства (хозяйственного или партийного) и т.д.
Пелевин гиперболизировал садизм позднего СССР в фантастической повести "Омон Ра": выкалывание глаз студентам в институте философии имени Николая Островского, отрезание ног курсантам в училище имени Маресьева и т.п. для развития характера. И в поздней Спарте садизм был крайне распространен - мальчики запарывали друг друга насмерть в специально устраиваемых "соревнованиях".
Отсюда, кстати, и рождаются "принципы" в духе: "Он такой воспитанный, потому что его били" и "Если бы его не били, то было еще хуже" (о них было сказано в разделе VI "Нюансы статистики успеха" главы 1.1 "Развитие и деградация"). Раз общество требует внедрения догм вопреки их пониманию, то оно вынуждено одобрить насилие. Поэтому насилие при внедрении "правильного" поведения одобряется независимо от результата этого насильственного "воспитания". А если "воспитуемый" разрушился, то общество считает, что другого-то более действенного способа воспитания все равно не было. Общество считает, что следование устаревшим догмам должно быть свойственно человеку изначально и отказывается видеть, что в новых условиях эти догмы неприемлемы.
У Эрве Базена есть книга "Семья Резо". Там как раз приведена французская сволочь мама, которая тоже под маркой воспитания детей "святым" ценностям проявляла свой садизм. Когда она попала в больницу с серьезной болезнью, то ее 3 ребенка водили хоровод и с надеждой пели: "Психимора подохнет!". К сожалению, она не была расстреляна и даже не была посажена, но подобных ошибок в наше время уже следует избегать.
Взять хотя бы такой пример из моего детства, когда сволочь мама вбежала красная от злобы и швырнула в меня письмо из библиотеки, в котором напоминалось о необходимости вернуть книгу. "Чтобы я больше такого не получала!" - орала эта крыса. Ну, забыл. Какой-то процент ошибок в жизни неизбежен и подобные ошибки (вроде редкого случая задержки со сдачей книги) - сущая ерунда. А вот попытка избежать всех таких ерундовых ошибок требует уже такого напряжения, что с ума сойти можно.
Гораздо проще и удобней для общества в целом, чтобы в редких (а можно и не в редких) случаях забывчивости людям напоминали те, у кого это часть профессии. Но сволочь мама плевала на удобство жизни для общества в целом. Она "знала", как я должен "правильно" себя вести и использовала эти догмы не для улучшения жизни в обществе в целом (а я - тоже часть общества), а для ухудшения жизни, для своего садизма, для преступления. Замечу, что преступник частью общества не является и улучшение ее жизни от ее садизма несет обществу вред.
Куда худшие последствия для меня имели место из-за ее требования не терять вещи. После каждого моего возвращения из лагеря начинался террор из-за потерянных вещей. И чем страшнее мне было что-то потерять, тем в меньшей степени я был в состоянии думать об этом - страх мешает думать. В результате я терял кучу вещей, я неоднократно терял ключи от дома, и каждый раз она снова и снова растаптывала меня как личность, била по голове, ставила на колени и все сильнее усугубляла мою неспособность следить за вещами. Ей было плевать, как реально влияет её садизм на результат, ей важно было лишь то, что ее садизм должен был (по ее идеологии) влиять положительно, а раз этого не происходило - виноват был я.
Понятно, что вечной идеологией садизм в обществе быть не может. Чем больше орут о необходимости беспрекословно выполнять какие-то нормы, тем ближе час катастрофы этих норм. При этом рушится идеология в целом - включая положительные правила. Хотя любое положительное правило при безжалостном его вдалбливании превращается в инструмент садизма. И куда мы пришли? К бандитским "понятиям", "дикому капитализму" и тому подобной мерзости. Но семена этой мерзости были заложены в период разложения идеологии, в период нежелания делать трудные и очень долгие шаги по пересмотру идеологии, в период возведения садизма в норму жизни.
Можно сколько угодно кричать о необходимости какого-то института общества, но если ты запрещаешь углубляться в вопросы о причинах необходимости/ненужности этого института, то все эти крики ведут к гибели данного института. И лучше от этого тоже не станет, потому что происходит отступление к старому или худшему, отступление к тому, что уже приводило общество к катастрофе. У руля остаются прежние садисты, только теперь они начинают вдалбливать худшие правила. Это художественно описано у В. Пелевина в "Generation "П"" (цитата приведена в разделе VII "Борьба между укладностью и плановостью" главы 1.6 "Доводы разума - демиург общества будущего?").
Итак, понимание смысла правил советской жизни было утрачено, после того как, во-первых, многие из них устарели, во-вторых, эти правила превратились в безусловные догмы и инструменты садизма. На первый взгляд, люди должны по инерции продолжать выполнять эти правила, как выполняют заданные им функции винтики в каком-нибудь механизме.
Но отношение к людям как к винтикам в налаженном механизме не проходит. Потому что людям свойственно стремление этот "механизм" улучшить. Если они не понимают, зачем необходимо поддерживать ту или иную функцию в нашем искусственном мире, то они ее сократят, как ненужную, избавляя себя от "лишней" работы. Оказалось, что нельзя построить "тело" общества, постоянно откладывая построение его "души". Тело в итоге начало стремительно деградировать к тому уровню, на котором обретает душа.
Сделанный вывод применим не только к отношениям между людьми, не только к правилам в обществе, но и к материальной части искусственного мира. Людям вдалбливали, что надо делать то, надо делать се, но не объясняли - зачем, не позволяли им ни высказывать сомнения в необходимости элементов искусственного мира, ни спорить с ответами на эти сомнения, добиваясь полной ясности.
В результате возникло представление, что многие элементы искусственного мира существуют лишь в "воспитательных" целях, в целях удовлетворения садизма вышестоящих, в целях напряжения людей ради этого садизма. И тогда пришел "добрый" болтун Горбачев, а затем и любитель горячительного Ельцин с предложением расслабиться и не заниматься поддержанием искусственной среды. Через некоторое время стали падать плотины, вымерзать дома, возвращаться даже такие забытые болезни, как холера. А от развала экономических связей экономика так обвалилась, что до сих пор не пришла в себя даже наполовину.
Вывод: В какой мере мы зависимы от объектов искусственного мира, которые надо поддерживать - в такой же мере в головах людей должно быть понимание, зачем нужны эти объекты и усилия по их поддержанию. В какой степени есть правила в обществе - в такой степени должно быть и понимание их причин, а не насаждение неудобств при помощи этих правил. И понимание это должно быть такого уровня, который допускает свободный спор, которое способно логически доказать необходимость данных правил и данного построения искусственного мира. Понимание должно позволять видеть исключения из правил и не должно превращать правила в догмы. Понимание должно быть такого уровня, чтобы оно могло видеть устаревшие элементы конструкции, не затыкало оппонентам рот, но создавало условия для осознанной реконструкции общества, когда общество вырастает из старых схем.